Глаза девчонки внезапно расширились, взгляд её скользнул куда-то за спину некроманта. Ага, знаем, дешёвый приём, с нами не сработает — а!..

Он насилу успел развернуться. Насилу, потому что зарубленные им чуть раньше мертвяки успели, оказывается, восстать и собраться в кучу, слиться в жуткое чудище, «амальгамировать».

Тела их соединились. Многоногое, многоглавое чудовище горбилось над ним; рук, однако было лишь две, правда, каждая из нескольких конечностей обычного человека: шесть торчат из слившегося плеча, держат три других, те, в свою очередь, держать одну. На костях наросла уродливая, бугристая плоть, и даже черепа обзавелись подобием жутких, словно расплавленных лиц.

Некромант успел увернуться, успел взмахнуть глефой, клинок негодующе зазвенел, словно сталь ударила в сталь, будто старые кости обернулись железными шкворнями.

Ловко. Хоть и не ново.

Глефа заплясала в воздухе, уже не столько рубя, сколько нанося уколы. Фесс завертелся волчком, разом вспомнив все жесткие уроки Серой Лиги Мельина; и с торжеством ощутил, что да, здешний хозяин — тут, в толще этой мёртвой плоти, явился, не выдержал, не усидел!..

Поначалу это было даже не слишком сложно. Уклоняйся от длиннющих «рук», что гнулись, словно тараканьи лапы, да направляй «амальгаму» куда тебе надо, режущими взмахами глефы. Из рассечений сочилась чёрная пузырящаяся жижа, но, само собой, убить тварь этим было невозможно.

Однако оно послушно гонялось за некромантом, пыталось сграбастать, схватить, раздавить — отрезало Фессу путь отхода, не обращало внимания на раны, ломило, давило, лезло напролом — и в конце концов тяжело дышащий некромант оказался загнан в дальний угол низкого нефа, в противоположном от сидевшей девчонки конце.

Лапищи потянулись к нему, дюжина ртов растянулись в одинаковой ухмылке предвкушения, отшибло вбок глефу, навалилось, надвинулось…

Он ждал этого момента.

…Из глазниц черепа на его посохе ударили фонтаны пламени выше церковной крыши; волна силы накрыла некроманта, и руны старого Парри послушно складывались в причудливый узор — разрушая вместилище зла, обнажая его, атакуя его бестелесную сущность.

Здесь погибло много, очень много людей, самых разных. Хороших и не очень, исполненных искренней веры и только притворявшихся ради собственной выгоды.

Они все были здесь, на монастырском погосте. И лишь незначительная их часть стала добычей злобного пришлеца.

Рвались пласты земли, лопалась сеть древесных корней; человеческие черепа стаей хищных птиц взмыли над погостом, поднявшись из самых глубоких его слоёв.

Череп на посохе утонул в извергаемом пламени, словно приветствуя собратьев; огненные нити потянулись к каждому из них; хищная стая ворвалась в разбитые окна, пронеслась над поваленным алтарём, и прежде, чем мёртвая тварь успела обернуться, черепа вцепились в неё, словно стая охотничьих псов.

Из глазниц их лился такой же огонь, как из того черепа, что венчал собой посох некроманта.

Челюсти, с зубами и беззубые, дружно клацнули, разрывая мёртвую плоть. Весь «амальгамировавший» монстр в один миг покрылся белёсыми, желтоватыми, коричневатыми наростами вгрызшихся в него черепов; пламя из их глаз перекидывалось на тела мертвяков.

Рты раскрылись, разрываемые истошным визгом, головы запрокинулись, тварь отшатнулась от некроманта, слепо ударилась в стену, окутываясь тучей искр. Руки-лапы заполыхали, словно сухие ветви; а выпущенные Фессом на свободу черепа продолжали и продолжали грызть, добираясь до самых костей. Они начинали гореть, но самоубийственную атаку не прерывали.

Шлепнулась на пол одна лапища, затем другая. Почти так же разрушался и приснопамятный монстр на речке, где некромант одолел первого своего неупокоенного в этом мире; но здесь, однако, засела сущность куда более сильная и злобная.

…Она покинула распадающееся вместилище, и наспех брошенные руны её уже не задержали.

Фесс не увидел её, лишь почувствовал. Слепленное из мёртвых тел чудовище повалилось на пол, продолжая гореть; а забившаяся в угол девочка вдруг сдавленно всхлипнула, вскинула связанные руки, словно защищаясь от чего-то незримого, и рухнула набок, задёргалась, словно в падучей.

Горячая волна ярости, смешанной с отчаянием, толкнулась в грудь некроманта. Неважно, откуда здесь этот ребёнок. Важно лишь, что его надо освободить, пока неведомый хозяин этого места не укрепился и не укоренился в ней, не пожрал душу.

Клинки втянулись обратно в древко, и тупой конец глефы ударил девочку в затылок, чётко и рассчитано. И сразу же что-то свирепо навалилось на него самого, сдавило виски, обожгло глаза; в сознание ворвался словно чей-то горячечный бред: горящие города и корчащиеся в пламени двуногие фигурки, тела детей, нанизанные на длинные, словно пики, шипы, торчащие из панциря ползущей по улицам твари; море, расступающееся, дающее дорогу сонму странных существ, смахивавших на многоногих ящериц, оставлявших за собой широкие дорожки разъедающей всё и вся слизи.

Рушились горы, полыхали леса, испарялись моря, и Хаос торжествовал повсюду.

Это длилось исчезающе короткий миг, прежде чем Кэр ответил всем, что только имел, преобразуя силу и мыслью, и жестом, и словом. Неведомая мощь приподняла тело девочки и вновь выронила; тонкий, режущий уши вой раздался под сводами, но деваться твари было некуда, подходящего вместилища не находилось.

И тогда она бросилась в бегство, каждый миг расточаясь и умаляясь.

Некромант замер, тяжело дыша. Связь с изгнанной им сущностью не исчезала, хотя и становилась, как нить, всё тоньше и тоньше. Что-то тянуло её прочь, какое-то убежище, вдалеке, у гор, на северо-востоке.

И там она сгинула, притянутая иной силой, затаившейся, придавленной неимоверной тяжестью старых гранитных толщ.

Монастырь был чист.

В тишине запели птицы за выбитыми окнами. Черепа рассыпались прахом, и Фессу казалось — он слышит негромкие бестелесные голоса, исполненные благодарности и покоя.

Девочка застонала и попыталась встать. Блистающая нить, стягивавшая запястья, куда-то исчезла.

— Всё?.. — прошептала она. — Ой, ой, ой…

«Да, всё», — хотел сказать ей некромант. Но — пальцы на босых ступнях девочки вдруг посерели, почернели и рассыпались прахом. И вся она стала вдруг высыхать, сереть, проваливались щёки, обнажались кости челюстей, сползли, распавшись, волосы.

Она не успела даже закричать.

Сущности, что поддерживала в ней видимость жизни, больше не было.

Фесс молча постоял над кучкой невесомого праха.

Тебя, скорее всего, украли давным-давно и держали как раз на такой вот случай, бедняжка…

Среди праха мелькнула потемневшая тонкая цепочка. Серебро. Может, именно оно и сослужило злую службу своей хозяйке, не дав ей уйти совсем и сразу, противостояло чарам, но не смогло их одолеть.

…Некромант похоронил цепочку и прах в одной из открытых могил. И, когда уходил, когда уже перебирался через стену, ему показалось, что краем глаза он видит несколько десятков монашеских фигур в длинных рясах, руки вскинуты в благодарственном прощании, а среди них подпрыгивает и машет девчушка в длинном платье.

— Это было хорошо и правильно, — задумчиво сказала драконица, выслушав его рассказ.

Досточтимый господин барон поупирался для виду — мол, откуда я знаю, что монастырь действительно чист? — но потом взглянул на Аэсоннэ и отчего-то подавился собственными словами. После чего без малейшего промедления выложил плотно набитый кожаный мешочек с чеканной монетой.

Некромант никуда не торопился. И даже не взял сперва денег, отправившись в монастырь той же ночью с несколькими добровольцами, что посмелее. Таковые, как ни странно, нашлись — те, у кого были счёты с неупокоенными.

Зарю они встретили невыспавшимися, но живыми и даже изрядно соскучившимися. Потому что ночь была как ночь, ничего не случилось, и на следующий день в обитель пожаловал уже сам господин барон с подоспевшими священнослужителями.